Неточные совпадения
Иной
добра не делает,
И зла за ним не видится,
Иного не поймешь.
Нет спора, что можно
и даже должно давать народам случай вкушать от плода познания
добра и зла, но нужно держать этот плод твердой рукою
и притом так, чтобы можно было во всякое время отнять его от слишком лакомых уст.
«Ну-ка, пустить одних детей, чтоб они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко
и т. д. Стали бы они шалить? Они бы с голоду померли. Ну-ка, пустите нас с нашими страстями, мыслями, без понятия о едином Боге
и Творце! Или без понятия того, что есть
добро, без объяснения
зла нравственного».
Обманутый муж, представлявшийся до сих пор жалким существом, случайною
и несколько комическою помехой его счастью, вдруг ею же самой был вызван, вознесен на внушающую подобострастие высоту,
и этот муж явился на этой высоте не
злым, не фальшивым, не смешным, но
добрым, простым
и величественным.
Я глубоко чувствовал
добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы
и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже.
Ему казалось, что
и важничал Федор Федорович уже чересчур, что имел он все замашки мелких начальников, как-то: брать на замечанье тех, которые не являлись к нему с поздравленьем в праздники, даже мстить всем тем, которых имена не находились у швейцара на листе,
и множество разных тех грешных принадлежностей, без которых не обходится ни
добрый, ни
злой человек.
Меж ими всё рождало споры
И к размышлению влекло:
Племен минувших договоры,
Плоды наук,
добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые,
Судьба
и жизнь в свою чреду, —
Всё подвергалось их суду.
Поэт в жару своих суждений
Читал, забывшись, между тем
Отрывки северных поэм,
И снисходительный Евгений,
Хоть их не много понимал,
Прилежно юноше внимал.
И всех рассудит
и простит,
и добрых и злых,
и премудрых
и смирных…
Единственное
зло и сто
добрых дел!
Не знали, кого
и как судить, не могли согласиться, что считать
злом, что
добром.
— Нимало. После этого человек человеку на сем свете может делать одно только
зло и, напротив, не имеет права сделать ни крошки
добра, из-за пустых принятых формальностей. Это нелепо. Ведь если б я, например, помер
и оставил бы эту сумму сестрице вашей по духовному завещанию, неужели б она
и тогда принять отказалась?
Когда пример такой
У нас полюбят,
Тогда вползут сюда за
доброю Змеёй,
Одной,
Сто
злых и всех детей здесь перегубят.
— Деревья в лесу, — повторила она. — Стало быть, по-вашему, нет разницы между глупым
и умным человеком, между
добрым и злым?
Но, вспомнив о безжалостном ученом, Самгин вдруг,
и уже не умом, а всем существом своим, согласился, что вот эта плохо сшитая ситцевая кукла
и есть самая подлинная история правды
добра и правды
зла, которая
и должна
и умеет говорить о прошлом так, как сказывает олонецкая, кривобокая старуха, одинаково любовно
и мудро о гневе
и о нежности, о неутолимых печалях матерей
и богатырских мечтах детей, обо всем, что есть жизнь.
— Слепцы! Вы шли туда корыстно, с проповедью
зла и насилия, я зову вас на дело
добра и любви. Я говорю священными словами учителя моего: опроститесь, будьте детями земли, отбросьте всю мишурную ложь, придуманную вами, ослепляющую вас.
— Он, как Толстой, ищет веры, а не истины. Свободно мыслить о истине можно лишь тогда, когда мир опустошен: убери из него все — все вещи, явления
и все твои желания, кроме одного: познать мысль в ее сущности. Они оба мыслят о человеке, о боге,
добре и зле, а это — лишь точки отправления на поиски вечной, все решающей истины…
Никаких понуканий, никаких требований не предъявляет Агафья Матвеевна.
И у него не рождается никаких самолюбивых желаний, позывов, стремлений на подвиги, мучительных терзаний о том, что уходит время, что гибнут его силы, что ничего не сделал он, ни
зла, ни
добра, что празден он
и не живет, а прозябает.
Кто только случайно
и умышленно заглядывал в эту светлую, детскую душу — будь он мрачен,
зол, — он уже не мог отказать ему во взаимности или, если обстоятельства мешали сближению, то хоть в
доброй и прочной памяти.
Многие запинаются на
добром слове, рдея от стыда,
и смело, громко произносят легкомысленное слово, не подозревая, что оно тоже, к несчастью, не пропадает даром, оставляя длинный след
зла, иногда неистребимого.
— Ну, иной раз
и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй,
и пронесло бы, а тут
зло возьмет, не вытерпишь,
и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только
и света что в палате да по
добрым людям.
Иногда, в этом безусловном рвении к какой-то новой правде, виделось ей только неуменье справиться с старой правдой, бросающееся к новой, которая давалась не опытом
и борьбой всех внутренних сил, а гораздо дешевле, без борьбы
и сразу, на основании только слепого презрения ко всему старому, не различавшего старого
зла от старого
добра,
и принималась на веру от не проверенных ничем новых авторитетов, невесть откуда взявшихся новых людей — без имени, без прошедшего, без истории, без прав.
Вы черпнете познания
добра и зла, упьетесь счастьем
и потом задумаетесь на всю жизнь, — не этой красивой, сонной задумчивостью.
Райский смотрел, как стоял директор, как говорил, какие
злые и холодные у него были глаза, разбирал, отчего ему стало холодно, когда директор тронул его за ухо, представил себе, как поведут его сечь, как у Севастьянова от испуга вдруг побелеет нос,
и он весь будто похудеет немного, как Боровиков задрожит, запрыгает
и захихикает от волнения, как
добрый Масляников, с плачущим лицом, бросится обнимать его
и прощаться с ним, точно с осужденным на казнь.
— Это не так
и не оттого. Это оттого, что я не вижу в нем никакой разницы с другими. Я не считаю его ни глупее умных, ни
злее добрых. Я ко всем одинаков, потому что в моих глазах все одинаковы.
—
И только обманули меня тогда
и еще пуще замутили чистый источник в душе моей! Да, я — жалкий подросток
и сам не знаю поминутно, что
зло, что
добро. Покажи вы мне тогда хоть капельку дороги,
и я бы догадался
и тотчас вскочил на правый путь. Но вы только меня тогда разозлили.
От европейцев
добра видели они пока мало, а
зла много: оттого
и самое отчуждение их логично.
Но пока им не растолковано
и особенно не доказано, что им хотят
добра, а не
зла, они боятся перемен, хотя
и желают, не доверяют чужим
и ведут себя, как дети.
На лицах, на движениях, поступках резко написано практическое сознание о
добре и зле, как неизбежная обязанность, а не как жизнь, наслаждение, прелесть.
Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем
зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен,
и наоборот; но будет неправда, если мы скажем про одного человека, что он
добрый или умный, а про другого, что он
злой или глупый.
Все жили только для себя, для своего удовольствия,
и все слова о Боге
и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу
зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной,
и пройдет.
Одно из самых обычных
и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек
добрый,
злой, умный, глупый, энергичный, апатичный
и т. д.
Мы не видим в этих людях извращения понятия о жизни, о
добре и зле для оправдания своего положения только потому, что круг людей с такими извращенными понятиями больше,
и мы сами принадлежим к нему.
«Да, о чем, бишь, я думал? — спросил себя Нехлюдов, когда все эти перемены в природе кончились,
и поезд спустился в выемку с высокими откосами. — Да, я думал о том, что все эти люди: смотритель, конвойные, все эти служащие, большей частью кроткие,
добрые люди, сделались
злыми только потому, что они служат».
В политике, которая в наше время играет господствующую роль, обычно говорят не об истине
и лжи, не о
добре и зле, а о «правости»
и «левости», о «реакционности» или «революционности», хотя такого рода критерий начинает терять всякий смысл.
Трагизм человеческой жизни прежде всего не в конфликте
добра и зла, а в конфликте положительных ценностей.
Диалектика капиталистического
зла должна породить
добро, тьма, в которой отчужден
и превращен в вещь человек, должна породить свет.
Но мировой Город не может погибнуть, он нужен миру, в нем нерв нового свободного человечества с его
добром и его
злом, с его правдой
и его неправдой, в нем пульсирует кровь Европы,
и она обольется кровью, если Парижу будет нанесен удар.
Одинаково ложно видеть повсюду в жизни мира торжество
злой дьявольской силы
и видеть прогрессирующее раскрытие
и торжество божьей
доброй силы.
Ничто в истории не осуществляется по прямой линии, мирным нарастанием, без раздвоения
и без жертв, без
зла, сопровождающего
добро, без тени света.
Гениальная физиология розановских писаний поражает своей безыдейностью, беспринципностью, равнодушием к
добру и злу, неверностью, полным отсутствием нравственного характера
и духовного упора.
Духи
добрые сражаются с духами
злыми, но вооружения их более тонкие
и совершенные.
С моей стороны я желаю
доброму и даровитому юноше всего лучшего, желаю, чтоб его юное прекраснодушие
и стремление к народным началам не обратилось впоследствии, как столь часто оно случается, со стороны нравственной в мрачный мистицизм, а со стороны гражданской в тупой шовинизм — два качества, грозящие, может быть, еще большим
злом нации, чем даже раннее растление от ложно понятого
и даром добытого европейского просвещения, каким страдает старший брат его».
Без нее, говорят,
и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы
добра и зла.
Во-вторых, о больших я
и потому еще говорить не буду, что, кроме того, что они отвратительны
и любви не заслуживают, у них есть
и возмездие: они съели яблоко
и познали
добро и зло и стали «яко бози».
Не ненавидьте атеистов, злоучителей, материалистов, даже
злых из них, не токмо
добрых, ибо
и из них много
добрых, наипаче в наше время.
Вместо твердого древнего закона — свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что
добро и что
зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, — но неужели ты не подумал, что он отвергнет же наконец
и оспорит даже
и твой образ
и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?
Или ты забыл, что спокойствие
и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании
добра и зла?
Для чего познавать это чертово
добро и зло, когда это столького стоит?
Будет тысячи миллионов счастливых младенцев
и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания
добра и зла.
— Стой, Ракитка! — вскочила вдруг Грушенька, — молчите вы оба. Теперь я все скажу: ты, Алеша, молчи, потому что от твоих таких слов меня стыд берет, потому что я
злая, а не
добрая, — вот я какая. А ты, Ракитка, молчи потому, что ты лжешь. Была такая подлая мысль, что хотела его проглотить, а теперь ты лжешь, теперь вовсе не то…
и чтоб я тебя больше совсем не слыхала, Ракитка! — Все это Грушенька проговорила с необыкновенным волнением.